[ne-slon-ya]

По долгу службы я в свое время прошла штук пять разных курсов по Scientific Writing. Но все их многочисленные рекомендации я для себя в конце концов переформулировала в два пункта:

1. Пойми сам, что ты хочешь сказать.
2. Скажи это. Максимально прямо и просто.

(Надо сказать, мой стиль научного письма всегда хвалили. А одним из наивысших полученных комплиментов я считаю реакцию своей шефини на дипломе, которая, прочитав "Обсуждение" сказала: "Вау! Это... увлекательно...")

Теперь я начинаю задумываться: может, к художественному тексту это не так уж приложимо?

***

Вот этот кусок из написанного мне очень нравится. Я знаю, через какое-то время он меня перестанет радовать, а еще через какое-то - я его возненавижу за наивность и простоту (и тогда единственным, что сможет меня утешить, будет знание, что этот текст нравился еще кому-то кроме меня) но пока отчего не порадоваться.

Getting to know / Знакомство / Хэй, Мисаки
Из "Ночи хранимых": http://ficbook.net/readfic/771923/2833108#part_content

То было небольшое село - полсотни домов, выстроившихся вдоль трех улиц, сходящихся к церкви (или ее все-таки стоило назвать часовней?). Никого из жителей не было видно. Самые умные вовремя сбежали и теперь пробирались через окрестные болота к своим родственникам и свойственникам в соседних поселениях, неся им недобрую весть о необходимости покинуть родные места. Не слишком умные - тряслись сейчас в подполах своих домов. Неудачливые - валялись в странных позах там, где их застигла встреча с мрачными порождениями Врат - контракторами. Отряд Синдиката они пока не интересовали.

Группа контракторов, работающая на англичан, пару дней назад заняла эту деревню. Теперь, после непродолжительного боя, они укрылись в самом большом и крепком строении. В церкви. Наивно. Именно для таких случаев - не только таких, конечно, - у Синдиката была Хавок. Вековые стены покрылись сетью трещин и, задрожав, стали проваливаться внутрь. Кто-то из скрывшихся внутри контракторов пытался противостоять Хавок, создавая внутри область повышенного давления, но в быстро редеющем воздухе потерпел неудачу. Все кончилось быстрее и проще, чем они ожидали.

Хавок направилась к жилым домам - за тем, что ей было нужно. Ее нюх был не хуже, чем у матерых мародеров - только ее валютой и законной добычей была детская кровь.

Отряд Синдиката продолжил зачистку территории. Приказа брать пленных у них не было. А не оставлять свидетелей - был. Хэю достались три крайних дома. Один из них был брошен, об обитателях другого уже позаботились англичане. В последнем он нашел слепую старуху и обнимающего ее мальчика-индейца лет пятнадцати, своего ровесника. Мальчишка бросился на него...

Вытерев нож валяющимся на полу тряпьем, Хэй вышел на улицу. Там каждый управлялся как мог. Например, Индиго было лень заходить в дома, поэтому он просто спалил их дотла. Хэй вернулся к церкви, превратившейся в беспорядочную груду камней. Невдалеке от развалин что-то белело.

Это было чудом уцелевшее мраморное изваяние, изображавшее женщину с ребенком, стоявшее подле стен церкви под резным деревянным навесом. Навес теперь развалился на куски, а букеты цветов и ленты, любовно обвивавшие подножие статуи, были разметаны.

Адреналиновый раж начал спадать, на его место пришла тень дурноты.

Белая женщина с печальной улыбкой протягивала ему младенца.

Это был один из многих эпизодов Войны Небес, которые Хэй надеялся никогда не вспомнить - и много лет не вспоминал. Одни боги знают, почему он вынырнул сейчас из-под наслоений более поздних событий.

Безвестный скульптор явно вдохновлялся какой-то индеанкой, поэтому черты его идола были отчетливо монголоидными и вполне могли сойти за японские, если бы не крупный горбатый нос. Может, взаправду, а, может, это были капризы человеческой памяти, но лицо мраморной женщины, возникшее перед внутренним взором Хэя, имело узнаваемые черты Мисаки.

Только улыбка Мисаки не бывала печальной. Если она была довольна, она улыбалась весело, если недовольна - хмурилась. Ее чувства были чисты и прозрачны, как солнечный луч, разложенный на радугу хрустальной друзой. Хэю казалось, что от Мисаки исходит ровное тепло, возвращающее чувствительность его омертвевшей душе. В поисках этого тепла он раз за разом приходил и садился на ее любимую скамейку. Сначала - раз в три дня, потом - через день, в конце концов - каждый день. Он не хотел навязывать Мисаки свое общество и был готов ретироваться, если она выкажет какое-либо неудовольствие, но она не возражала против его присутствия и как будто даже радовалась его приходу.

Хэй снова оказался в этом районе месяца через три, и ноги сами вынесли его к остаткам деревни. Дворы покинутых домов уже почти скрылись под натиском буйной тропической растительности. Изуродованные трупы превратились в обглоданные зверьем аккуратные скелеты.

Белая женщина с ребенком, лишенная заботы своих почитателей и даже такой хлипкой защиты, как деревянная крыша над головой, выглядела брошенной и больной. Мрамор посерел, дождевые потеки на лице статуи походили на следы слез. В каменных складках ее туники птицы свили гнездо. Она продолжала обреченно протягивать вперед младенца, но некому было оценить ее порыв.

Хэй повернулся и исчез в джунглях.

***
- Вы так хорошо говорите по-японски, Ли-сан. Где вы учили язык?
- Немного в школе, немного - общаясь с японцами. А потом я учился здесь, в Японии.
- Правда? И что вы изучали?
- Экономику... - что самое смешное, он даже не сильно наврал. Всякий раз, когда, прикрытия ради, ему надо было прикидываться студентом, его вписывали на экономические факультеты, справедливо считая, что эта специальность собирает прорву случайного народа, в которой будет легко затеряться. - Я не доучился, правда. Не хватало денег на оплату обучения, да и интереса не было никакого. Боюсь, - он потер подбородок, - из меня получился на редкость фиговый бухгалтер. Цифры наводят на меня тоску - гораздо больше мне нравится делать что-то, что дает немедленный и заметный результат.

Мисаки не смогла сдержать улыбку. Собеседник, сам того не зная, исчерпывающе сформулировал ее собственное отношение к цифрам - и к результату работы.

- И чем вы сейчас занимаетесь?
- Да ничем особенным, в общем-то... Если вы имеете в виду, где я работаю - то где придется. Разнорабочий. - Он улыбнулся каким-то своим мыслям: - Просто живу.

"Просто живу". Мисаки затаила дыхание. То, что он рассказал, походило на хронику жизненной неудачи: нелюбимая специальность, брошенная учеба, низкооплачиваемая работа. Но он говорил так просто и непринужденно, словно в этом не было ничего особенного, и собственное маргинальное положение не вызывало у него ни малейшей тревоги. "Просто живу". От этих слов повеяло странной свободой и безмятежностью. Если вдуматься, на то, чтобы выпрыгнуть из беличьего колеса амбиций и погони за статусными благами нужно изрядное мужество. Она вряд ли смогла бы пойти на такое - правда, ее вела не алчность, а вера в свое призвание. Мисаки приняла решение о своем будущем еще в тринадцать лет и с тех пор неуклонно следовала намеченному пути. Ей и в голову не приходило свернуть со своей дороги, но само существование альтернативы ее почему-то радовало.

Она с новым вниманием разглядывала Ли Чжаньмина. Что подтолкнуло его к такому решению? Может, он был членом какого-нибудь неформального молодежного течения? Но единственной особенностью его внешности, которая отличила бы его от безликой толпы банковских работников, были волосы, забранные в конский хвост - в остальном он казался совершенно обыкновенным.

- А я работаю в полиции, - сказала Мисаки.
- Я... - "знаю". Хэй прикусил язык, едва не выдав себя, - Я думаю, вам это очень подходит.
- Почему?
- Вы, Кобаяси-сан, кажетесь человеком, который твердо знает разницу между правильным и неправильным.

Мисаки подняла брови, не зная как отнестись к этому странному комплименту - если, конечно, это был комплимент.