Я люблю Соловьева за его невозможную доброту. За самобытность тоже - его фильмы одни из немногих в советском кинематографе, от которых меня не тошнит - но главное, за доброту. Мне посчастливилось прочесть его автобиографию - и, надо сказать, мало какая книга меня ТАК увлекала. Хотя я, в принципе, человек книгами увлекающийся.
Чем рассказывать о других людях, я предпочитаю слушать их собственные слова. Поэтому просто приведу две цитаты из его книги:
читать дальше"Главным героем картины был некий выдуманный Митя Лопухин: он переживал свою первую любовь, страдал, мучился, взрослел на неших глазах, мужал, из бесформенного куска человеческого мяса преображался в некую более или менее сформировавшуюся материю. И здесь передо мной встала проблема. На эту роль я нашел двух мальчиков. Один был низенького роста (что могло быть очень к месту, поскольку в фильме явно прочерчивалась лермонтовская линия), из очень неблагополучной семьи, некрасивый, нескладный. Эмма Герштейн в свое время дала поразительную характеристику великому сыну великих родителей Льву Гумилеву: «Он был человеком, которому изначально на земле не было места». Вот таков был и этот мальчик. Таким мог стать и наш герой: тогда и трагедией его стало бы свойство подросткового возраста — видеть мир таким, в котором тебе изначально нет места. Все лучше тебя и красивее тебя, и вообще все места на земле уже заняты. Да и мальчик был замечательный — нервный, с поразительно осмысленными, злыми, ожесточенными глазами.
А другой мальчик был очень красив, спокоен, добр, в меру эмоционален, гармонично сложен; внутренняя природа его была совершенно неконфликтна к миру, расположена к нему. Как ни странно, и в том, и в другом мальчике была своя прелесть — я никак не мог решиться, кого мне взять. Со всех сторон мне советовали всякие глупости, еще более усугублявшие мой внутренний раздрызг. Тогда я показал пробы Мите <Дмитрию Крупко>. Он посмотрел и сказал слова, оказавшиеся для моей жизни важнейшими.
- Да это все зависит от того, чего ты сам-то хочешь...
- В каком смысле?
- Ну, для самого себя чего ты хочешь?
- Как чего хочу?
- Ну, есть два варианта. Ты, допустим, берешь этого маленького некрасивого мальчика, снимаешь с ним картину, может быть даже очень хорошую, но в этом случае ты, вероятнее всего, как Модильяни, к тридцати пяти годам должен будешь умереть от туберкулеза и наркотиков. Ты сам себе этим выбором такую жизнь предрекаешь. А если ты возьмешь второго, вот этого красивого мальчика, то, может быть, как Ренуар, в семьдесят пять лет, привязав к руке кисть (потому что рука ее уже не держит), под сенью дерев, пронизанных трепещущим солнцем, будешь писать юных обнаженных женщин, которые тебя будут волновать в эти семьдесят пять. Поэтому ты сам для себя реши, чего ты хочешь. Чего выберешь — то и выберешь. И никаких других вопросов здесь нет и быть не может.
Действительно, вопросы для меня сразу же исчезли. Я очень хотел в семьдесят пять под зеленой листвой, трепещущей от свежих порывов ветра, писать юных дев, озаренных солнцем. Потому у книги этой глубоко продуманных, осмысленный, проверенный жизнью, можно даже сказать, выстраданный подзаголовок — «Записки конформиста»."И о плохих людях:
читать дальше"Я все собирался в этой книжке исключительно злобно, откровенно и доказательно написать отдельную главу о плохих, по-настоящему очень плохих людях, встреченных мной в жизни среди колоссального множества других, по-преимуществу хороших, часто очень хороших, на худой конец просто бессмысленных или никаких... Таких совсем уж поганых человеческих оторв встречено мной на сегодняшний день за целую жизнь, по-моему, всего только три. Ну, может, четыре или пять. Действительно, все они были не только как бы недостаточно кондиционными людьми, все они были каким-то прямо нечеловеческим, просто-напросто свинским говном. И если бы я взялся их здесь описывать, уж поверьте, мне было бы что изобразить хотя бы в память великого Иеронима Босха. А потом вдруг я понял — если начать описывать их по мере сил художественно, многогранно, не примитивно, злость уйдет, и их присутствие в книге, да и в самой моей жизни, станет просто некоторым славным драматическим обертоном, вполне толково усложняющим главную тему — тему верной любви и хорошей дружбы".
Так вот, 2-АССА-2 оставляет впечатление, что Соловьев устал принимать людей такими, какими они есть, искать в них хорошее и под старость решил взять и честно сказать, что он о них думает. И, как часто бывает с людьми понимающими, добрыми и долготерпеливыми, не то, чтобы он думал о людях хорошо...